Ольга Полякова и ее мать Мария – удмуртки. В 1969 году они «решили мир посмотреть, Сибирь матушку», сели на поезд «Огрыз — Томск» и покинули Удмуртию. Село Октябрьское Томского района открыло Поляковым перспективы получения жилья и работы на силикатном заводе, и они остались. Мария на завод устроилась зольщицей.

«Сюда наши знакомые вперед приехали. Мы знали — платили зарплату, давали квартиру. Нам досталась однокомнатная в деревянном доме на четыре хозяина», — говорит Мария.

Пересекая границу Удмуртской Республики, она почти не знала русский язык: «Понимали и ладно. С акцентом, как умела, разговаривала». И сейчас, дома с дочерью Мария предпочитает общаться на удмуртском, который теперь уже с русским акцентом.

«Переезжали своими силами, на свои деньги. Из одежды почти ничего не взяли, все вещи поместились в сундуке, еще от мамкиного приданого», — рассказывает Мария. В Удмуртии даже современные невесты получают приданое от родителей — настолько сильна традиция. «Сейчас поменьше, конечно, сундук дарят, аккуратненький. Могут ради шутки кирпичей положить, типа приданое хорошее», — подмечает Ольга. У Марии своего сундука и свадьбы не было.

«Мы стряпаем шáнежки, они, как ватрушки, но с картошкой, — говорит Ольга. — В Удмуртии это все печется в русской печи. Здесь в электродуховке, конечно, уже не то. Еще перепéчи из пресного теста, табáни — большие оладьи, которые едятся со сладкой подливкой на молоке и муке. По-нашему подливка называется зырéт. Едим блины с кашей. Особенно, с ячневой или пшеничной — это вообще объедение».

«Как-то по телевизору рассказывали, что борщовник – ядовитая трава. А мы выросли на этой траве. Сроду не была она ядовитой! Мы и сейчас варим из нее суп, как приходит июнь. Пока она молоденькая. Нарвали, промыли все хорошо, картошку, крупу еще туда для наваристости кинули — обалденный суп! Соседка приходит на запах: «А, у вас суп с травой», и за стол».

Мария — ребенок войны, в 1941 году ей было пять лет. Окончание войны в ее памяти пересеклось со смертью отца, который при жизни служил в трудармии и в Ижевске (столице Удмуртии) работал на производстве Автомата Калашникова: «Были голодные, холодные, он и заболел чахоткой какой-то. Отпускали раз в неделю, шел в деревню 30 километров, придет, что-нибудь покушать возьмет и обратно».

В тех краях Удмуртии, где жила Мария, не было строгих правил по поводу ношения национальной одежды: «Я русское платье надевала, не любила удмуртское — длинное. Удмуртское носила, только когда совсем молодая была. Рукава должны были быть закрыты, воротник стоечкой, под юбкой штаны, чтобы не дай бог ноги голые увидели, щиколотки. И все самотканое. Нам уроки делать не давали, прясть заставляли. Лапти носила. Еще туда под низ колодки деревянные вшивала, чтоб вода не попала».

«Там и сейчас, в деревне, таким пользуются», — деревня Верхний Женвай, откуда переехали Мария с семьей «живет» и сейчас, но процветает ли? По словам Марии, школа осталась только начальная и с каждой новой ее поездкой на родину жилых домов становится все меньше. Люди уезжают.

Зато никто из родственников Поляковых из Удмуртии не уехал: «Здесь у нас никого нет, — делится Ольга. — Рыбаковы есть, — семья, которая также в 20-м веке оставила республику и проживает в Октябрьском, — но они нам не родственники, хотя уже считаются как родня».

«На улицу выйду, у меня подружки все русские», — говорит Мария. Улыбается.

В списке стереотипов об удмуртах значится убеждение, что это закрытые, предельно скромные и обидчивые люди. Такие, с которыми надо «поаккуратнее», чтобы не сказать чего лишнего и не ранить человека. Ольга с этим утверждением не согласна:

«Никогда об этом не слышала. Мы открыты душой, все приезжайте, приходите. Как говорится, как среди русских всякие люди есть, так и среди удмуртов».

Правда, один раз Ольга все-таки «постеснялась» заговорить. Со «своими» же — с удмуртами:

«Так я и разговариваю: то по-русски, то по-удмуртски, — говорит Мария. — Если с сестрой общаюсь по телефону, ну, в месяц раз, она полностью на удмуртском разговаривает, а я, бывает, и русские слова вставляю. Та еще может и не понять, что я говорю».

«Могут не понять» и не только русские слова:

«Саша хоть здесь и родился — говорит уже Мария, о сыне, — а когда пьяный, удмуртские песни включает на компьютере и, поет. Поет, и пляшет, и плачет. Хотя жил в Удмуртии всего четыре года, после армии».